З. Фрейд, Торможение, симптом и страх.
"Существует гораздо больше преемственности между внутриутробной жизнью и ранним детством, чем впечатляющая цезура акта рождения позволяет нам верить."
М. Бубер, Я и Ты.
"Жизнь ребенка до рождения есть чистая природная взаимосвязь, взаимоперетекание, телесное взаимодействие; причем жизненный горизонт существа, находящегося в процессе становления, уникальным образом внесен в жизненный горизонт вынашивающего его существа и в то же время не может быть внесен в него: ибо дитя покоится во чреве не только своей матери по плоти."[1]
В. С. Уолш, Предисловие к Введению в современную микроэкономику.
"Если человек вступает в счастливую, оживленную дискуссию с друзьями на тему обсуждаемых здесь вопросов ... приступает к работе по организации вводных лекций по данной теме для большой аудитории, он может быть поражен некоторой странностью. Два мира, оказывается, не имеют никакого пересечения."
М. Бубер, Я и Ты.
"Каждое человеческое дитя, как и все живое, находящееся в процессе становления, покоится, во чреве Великой Матери - в лоне нерасчлененного, неоформленного изначального мира. Обособившись от него, ребенок вступает в личную жизнь, и, ускользая от нее лишь в ночные часы (а это случается с любым из нас еженощно), мы вновь обретаем с ним связь. Обособление от него не происходит резко и внезапно и не носит характер катастрофы, как при телесном рождении, ребенку дается время на то, чтобы вместо утрачиваемой природной связи с миром обрести духовную, т.е. отношение."[2]
М. Бубер, Я и Ты.
"Исторгнутый из раскаленной тьмы хаоса, он явился на свет - холодный свет Творения, но он еще не владеет Творением..."[3]
З. Фрейд, Из "Письма Лу Андреас-Саломе" 1873-1939.
"Я знаю, что когда пишу, я должен искусственно ослепить себя, для того, чтобы сосредоточить свой взгляд на одном темном пятне…"[4]
Св. Иоанн Креста. Восхождение на гору Кармель.
"Должна, следовательно, разрушиться память обо всех этих формах и понятиях, чтобы соединиться с Богом в надежде."[5]
З. Фрейд, Из "Письма Лу Андреас-Саломе" 1873-1939.
"...отказываясь от связности, гармонии, создания эффектов и всего того, что вы называете символическим элементом…"[6]
М. Бубер, Я и Ты. (Ссылка на еврейскую мифологию).
"...пребывая во чреве матери человек знает вселенную, рождаясь, он все забывает".[7]
Св. Иоанн Креста. Восхождение на гору Кармель.
"...любви к другим формам и понятиям, которые сохраняются в самой памяти, и которые суть вещи сверхъестественные, такие, как видения, откровения, речения и чувствования сверхъестественно возникающие. Каковые вещи, когда проходят через душу, обычно оставляют образы, формы и фигуры или понятия запечатленные, [когда в душе], когда в памяти или воображении, - иной раз весьма живые и действенные. Касательно таковых также нужно дать предупреждение, чтобы память не загромождалась ими, и не служили они препятствием для союза с Богом в надежде чистой и непорочной."[8]
Вышеуказанные цитаты были взяты из вертексов различных дисциплин, написаны в разное время и на разных языках. Они очерчивают вселенную того дискурса, который заключен внутри этой статьи.
Психоанализ занимается областью идей; включая мысли и чувства всех видов. Несмотря на то, что психоанализ можно было бы назвать ограниченной областью человеческой деятельности, ее масштабы, тем не менее огромны, если учесть все мысли, чувства и идеи, которые предстают перед нами в ходе нашей работы. В естественных науках человек имеет дело с физическим материалом: психоаналитики же касаются характеров, личностей, мыслей, идей и чувств. Но независимо от этого, данная дисциплина имеет прямую, фундаментальную, неизменную и основную линию - истину. "Что есть истина?" говорил шутя Пилат, по словам Фрэнсиса Бэкона, и не ждал ответа. Мы, вероятно, не можем ждать ответа, потому что у нас нет времени. Тем не менее, это то, с чем мы имеем дело - неотвратимо и неизбежно - даже если мы не имеем ни малейшего представления, что есть истина, а что нет. Поскольку мы имеем дело с человеческим характером мы также озабочены ложью, обманом, увертками, выдумками, фантазиями, видениями, галлюцинациями, на самом деле список этот можно продолжать почти до бесконечности.
В наших отношениях с анализантами время ограничено, и выбор неизбежен. Какую из всех верных интерпретаций мы выберем и будем предлагать? Свобода аналитика, хотя и велика, но может быть ограничена, во всяком случае, с одной стороны, необходимостью быть правдивым, чтобы дать интерпретацию, которая является истинной. Если анализируемый искренен в своем желании пройти лечение, он также ограничен; его свободные ассоциации должны быть близки к тому, что в его понимании он считает правдой. В ходе самой дискуссии между аналитиком и анализантом становится более возможным оценивать степень истинности или ложности какой-либо конкретной идеи, которая находится под пристальным вниманием. Но одинаково ли мы чувствуем эту "идею"? Это вопрос определения, однако мы не можем исключать любые чувства в большей степени, чем идеи из области, которую мы исследуем.
Эмбриолог говорит о «зрительных ямах» и «слуховых ямах». Возможно ли для нас, как для психоаналитиков, думать, что все еще могут быть такие рудименты в человеке, которые можно было бы предположить существующими в человеческом уме, которые аналогичные тем, что есть в человеческом теле, подтверждения в области зрения, какими когда-то были оптические ямы, или в области слуха, какими когда-то были слуховые косточки? Есть ли какая-либо часть человеческого ума, которая до сих пор выдает признаки "эмбриональной" интуиции, либо визуальной, либо звуковой?
Это может показаться слишком академическим и неважным вопросом - если мы не думаем, что может быть какая-то истина в заявлении, сделанном Фрейдом, что есть какая-то связь между послеродовым мышлением и эмоциональной жизнью, и пренатальной жизнью. Для простоты преувеличим этот вопрос: считаем ли мы, что плод думает, чувствует, видит или слышит? И если этот так, то насколько примитивны могут быть эти мысли, чувства или идеи?
В кабинете, где присутствуют только я и взрослый мужчина или женщина, иногда происходят события, которые предполагают чувства, которые я мог бы описать, как зависть, любовь, ненависть, секс, но которые, кажется, имеют интенсивный и бесформенный характер. Удобно было бы привлечь физиологию и анатомию, чтобы заимствовать оттуда идеи для того, чтобы выразить свои чувства по поводу некоторых из этих событий; думать о некоторых из чувств, которые выражает пациент, как являющихся гипоталамическими, симпатическими или парасимпатическими. Есть случаи, когда пациент вскользь и ненавязчиво упоминает некоторое беспокойство, страх, или симптом (например, краснеет), но таким образом, который наводит на мысль, что что-то скрыто в этих замаскированных и слабых выражениях, потому что это самое лучшее, что пациент может сделать, чтобы выразить свои чувства, опасаясь их интенсивности, силы и навязчивости, сравнивая их с теми чувствами, которые большинство людей привыкли считать нормальными. Кроме того, пациент может выражать страх перед будущим, который имеет многие из характеристик его прошлого, которые он думает, что не может вспомнить; да и не может он вспомнить будущее, потому что оно еще не произошло. Эти вещи, так слабо выраженные, могут в действительности быть очень мощными. Я могу себе представить, что там могут быть идеи, которые не могут быть более сильно выраженными, потому что они похоронены в будущем, которое не произошло, или закапываются в прошлом, которое забыто, и вряд ли можно сказать, что они принадлежат к тому, что мы называем "мыслью" , Если надавить на глазное яблоко, вы можете увидеть в ответ на физическое давление, нечто, что как представляется может быть не только реакцией зрительного аппарата. Если это так, то, возможно, оптические ямы реагируют на давление даже вплоть до драматической цезуры самого акта рождения. С точки зрения аналитика тот факт, что анализируемый это взрослый мужчина или женщина может быть настолько навязчивым, свидетельство его глаз так навязчиво, что оно ослепляет его восприимчивость к чувствам, которые не так ясно представлены его оптическим аппаратом.
Любую попытку классифицировать материал, с которым мы имеем дело следует рассматривать как временную, или транзитивную; то есть, как часть процесса, от одной мысли, идеи или положения к другой - нет какого-либо постоянства, мы не останавливаемся на месте, на котором закончили свое исследование. Когда аналитик не уверен в чем-то, что-то навязывается ему в его позиции, его интуиция существует без каких-либо соответствующих понятий - такая интуиция может быть названа «слепой». Любое понятие, например, проективной идентификации, пустое, когда оно не имеет никакого содержания. Проблемой для практикующего аналитика является сочетание его предчувствия, его интуиции и его подозрительности, с теми формулировками и концептуальными заявлениями, которые он предлагает. Он должен сделать это прежде, чем он может дать интерпретацию. Другими слова, роль аналитика неизбежно предполагает использование неких переходных идей или мыслей. Пациент, в свою очередь, пытается через свои свободные ассоциации, сформулировать опыт, который он осознает.
Как сейчас думается, предоставление интерпретации означает, что аналитик должен быть способен вербализировать свои чувства, свою интуицию и свою примитивную реакцию на то, что пациент говорит. Это заявление должно быть таким же эффективным, каким эффективным является физический акт. Трудности анализанта, уже достаточно обширные, увеличиваются, потому что на самом деле он мало что может сделать, даже имея возможность использовать свободные ассоциации. Тут мы должны ввести ограничения; аналитик не может работать, если пациент может прибегнуть к физическому насилию. Когда приходит пациент с огнестрельным оружием аналитик может попытаться опереться на свою физическую форму, чтобы справиться с такой потенциально опасной ситуацией. Он менее серьезен, когда пациент заменяет пистолет на музыкальный инструмент — хотя некоторые типы музыкальных инструментов могут вызывать и не вполне отчетливые интерпретации аналитика. Одним из инструментов, который обычно можно использовать, это возможность кричать. Я уже упоминал в одном месте профессиональную певицу, которая умела кричать так, как не могли кричать менее одаренные или менее обученные люди, тем самым делая аналитические сессии очень болезненными для аналитика.
Что мы должны думать о пациенте, который не хочет лежать на кушетке? Возможно ли, что лежа на кушетке он подвергается такому физическому давлению, который находится за пределами его способности терпеть, говорить, или "понимать"? Аналитик не может интерпретировать "взгляд" зародыша способного "видеть", который подвергается давлению на зрительные ямы. Это объект исследования аналитика в психоанализе, где он имеет возможность для непосредственного и продолжительного контакта с пациентами. Если он может обсудить свой опыт с различными наблюдателями со стороны, есть надежда увидеть, что является общим для всех этих наблюдений. Это одно из подтверждений для организации психоаналитического общества.
Тут возникают трудности, аналогичные тем, которые связаны с цезурой рождения. Подобная цезура, похоже, существует между обитателями, скажем так, Востока и Запада. Некоторые из этих сходств/различий являются впечатляющими, особенно по отношению ко времени; мистики проявляют себя такими способами, которые поразительно похожи друг на друга, хотя иногда отделяют их друг от друга многие сотни лет. Как же обойти это препятствие, эту цезуру рождения? Может ли какой-нибудь способ общения быть достаточно "проникающим", чтобы пройти цезуру в направлении от послеродовых сознательных мыслей обратно к пре-психическим, в котором мысли и идеи имеют свой собственный аналог "времени" или "уровней" сознания, и где они еще не мысли или идеи? Это проникновение должно быть эффективным в любом направлении. Это легко изобразить наглядно, говоря об этом как бы о проникновении внутрь женщины или изнутри, как при рождении, или снаружи, как при половом акте. Такие живописные описания примитивны и слишком общие; они могут быть настолько широкими, что трудно понять, что следует сказать в данный момент, и это является проблемой для аналитика. Хотя мы и говорим об этом какие-то слова, но никто не может вернуться назад, в свое детство или младенчество. Только в настоящем у нас должен быть разработан какой-то метод, который поможет проникнуть через этот барьер.
Если, как я думаю, наша постоянная проблема - это выбор, это также включает торможение. Таким образом, если я хочу дать одну интерпретацию, я должен подавлять другие интерпретации, которые я не выбираю для отклика. Это, как правило, довольно просто, потому что это выбор между несколькими сознательно принимаемыми идеями; это нелегко, когда торможение имеет патологическое качество, которое затрудняет принятие нежеланной мысли. Такой выбор предполагает то, что некоторые из нас называют "расщеплением"; возможность рассматривать четыре или пять возможных интерпретаций. Человеческая личность существует в целом; и мы должны разделить эту личность сформулировав несколько возможных идей или интерпретаций. Это я называю не-патологическим расщеплением. Мы должны найти какой-то способ, с помощью которого конкретные интерпретации могут создать какую-то последовательность, прежде чем какой-нибудь из них должен быть предоставлен приоритет. Это происходит способом, отличным от того, как о нем говорят — "делать" это следует быстрее. Толкование должно быть дано в нужный момент; и, следовательно, необходимо, чтобы это не было патологическим расщеплением, последовательность таких расщеплений и выбор формулировки становятся частью быстрого и натренированного ума аналитика.
С одной стороны, аналитик ограничен тем, что доступно ему из своего опыта собственной жизни и, с другой стороны тем, что он считает фактами, которые разворачиваются в его присутствии. В практике психоанализа аналитик имеет преимущество, когда пациент присутствует в кабинете. Тут возможности открыты; хотя мы и не знаем, что пациент скажет или сделает, чтобы выразить себя и свой характер. Аналитик зависит от таких доступных ему фактов, в то время как пациент присутствует и доступен для наблюдения. То, что пациент делает между сессиями не может быть известно аналитику; показания с чужих слов являются ошибочными и мало чего стоят в сравнении с прямыми свидетельствами.
Младенец может реагировать испугом на определенные формы стимуляции. С другой стороны есть стимулы, которые сознательно более яркие для нас, взрослых, но обходят стороной младенцев. В акушерском отделении ребенок может никак не реагировать на хлопанье дверью, хотя это является раздражающим фактором для взрослого человека. В анализе аналитик имеет возможность наблюдать определенные реакции, которые являются "слабыми", но, тем не менее, имеют значение и поэтому стоит привлекать внимание пациента к ним. Эти незначительные движения или нюансы явно проявляются у пациентов, которые косноязычны или практически молчат, и это контрастирует с преобладающей тишиной. Такой опыт сложно донести до человека не участвующего в процессе; это одна из проблем общения с коллегами, которые, однако имеют свой опыт в анализе, но не могут быть знакомы с вашим опытом, потому что аналитик ведет своего конкретного пациента. От понятий — "аутичный ребенок", "психотический", "пограничный" — немного пользы, потому что опыт в анализе является более тонким, детальным и трудно разделимым на эти достаточно сырые доступные для нас подразделения, которые мы заимствуем из медицины, философии или аналитической теории.
Поскольку анализ происходит во времени, есть тенденция полагать, что, когда пациент говорит о чем-то, он описывает состояние дел, которые тоже были как-то "упорядочены" во времени; пациент и аналитик склонны думать о чем-то, как о случившемся в прошлом. Это затеняет тот факт, что мы существуем в настоящем, мы ничего не можем сделать в прошлом. Поэтому мы можем серьезно заблуждаться, будто бы мы имеем дело с прошлым. Что делает анализ достаточно трудным, так это то, что одна постоянно меняющаяся личность общается с другой. Но личность эта, кажется, не развивается, как если бы была куском эластичного растянутого жгута. Это было бы похоже, как если бы было у нее было множество различных оболочек, как у лука. Этот момент добавляет значение присутствию цезуры, через которую нужно проникнуть, что признается как драматическое событие, подобное рождению или возможности успеха, или разрушению. У пациента может возникнуть разрушение, или распад, а не то, что расценивается как "прорыв". Многие прикрываются неким фасадом несчастья, тем самым делая невозможным его разрушение.
Я не хочу отказываться от идеи сознательного или бессознательного; существующие теории являются ценными, когда их правильно использовать, либо думать о ситуации или прояснения ситуации ради того, кто "не-я". Эти идеи, которые мы слышим в течение анализа на некоторое время были интерпретациями имеющихся свободных ассоциаций. Мы имеем дело с серией оболочек, которые были эпидермисом или сознанием, но в то же время и "свободными ассоциациями".
Способность анализанта воспользоваться возможностью успеха, которая открывается вовне симптомом проникновения в ситуацию, которую Фрейд описывает как внутриутробную, в ситуацию, которая находится в сознании и пост-цезуральная. Я не предполагаю, что это событие имеет отношение к драматическому эпизоду рождения, а скорее к тому, что ту драматическую ситуацию, которая имеется в виду, легче использовать в качестве модели, чтобы понять куда менее драматические события, которые происходят снова и снова, когда у пациента стоит задача перейти от одного состояния ума к другому. Иными словами, преодолевая препятствие или слои между состояниями, когда открывается такая возможность, казалось бы катастрофическое положение дел может быть освоено по-новому. Поскольку мы ничего не можем сделать в драматических или очевидно внешних событиях, данная нами интерпретация позже может стать свободной ассоциации для таких не совсем очевидных событий.
Сейчас я хочу рассмотреть неаналитические ситуации, а именно те, в которых пациент имеет дело с изменениями в его делах путем принятия решений. Эта ситуация сравнима с игрой Змеи и Лестницы. Выбор пациента может привести его к падению на голову змеи, и он возвращается в явно неблагополучное состояние, о котором он сожалеет и раскаивается; или он может достичь лестницы, и быть в состоянии сделать несколько шагов, которые ведут его к конечной цели — о чем он также может сожалеть. В любом случае выбор, который совершает пациент заставляет его как-то приспосабливаться к последствиям. Тогда многое зависит от того, в какой степени он является жертвой ненависти и любви к себе.
Положение аналитика аналогично положению анализанта в том, что он живет в мире реальности, в котором сам анализ является его частью. Поэтому он должен сделать выбор, в том числе иметь возможность молчать, потому что он не знает ответа или не может придумать адекватную интерпретацию; он также может потворствовать себе, давая интерпретацию, которая является лишь способом убить время.
Рассмотрим решение, с которым сталкивается большинство людей — стоит ли заключать брак или принимать предложение. В любом случае два человека должны принять решение. Цитата из стихотворения Йейтса о точно такой же дилемме, "Соломон и ведьма" звучит так:
Готова боль высматривать
(Как будто бы во взгляде была вся страсть)
Для каждого из нервов, и проверяет
Любовников жестокостью случайности и выбора;
Когда ж кончается убивство,
На ложе может сойти отчаянье,
Ведь каждый воображенный образ
Туда приносит свой реальный образ;
Как и рождение, цезура брака драматична; она может скрывать тот факт, что события происходящие во время брака и после него, влияют на события, истоки которых заложены задолго до брака. Как Фрейд выразился в отношении рождения, события в сознании пациента в значительной степени зависят от событий, которые происходили на самом деле внутри матки. С помощью этого теоретического построения, события, которые происходили в утробе матери, в конечном счете, проявляют себя в сознательной жизни человека, который должен как-то действовать в ситуации, которая сейчас стала для него актуальной.
Существует множество различных цезур. Как они должны пересекаться? Мы должны переосмыслить транзитивный характер свободной ассоциации и интерпретации. Против этого находится то, что можно назвать ситуацией, в которой пациент или аналитик хотят в конечном счете получить — 100 баллов в игре Змеи и Лестницы. Есть много змей и лестниц на пути во время перехода от одной к другой. Каждая свободная ассоциация и каждая интерпретация представляет собой изменение в ситуации, в которой мы находимся проходя психоанализ. Даже ошибочная интерпретация может быть причиной изменения; дезинформация в виде ложных, заведомо ложных заявлений, меняет ситуацию. Как быстро мы сможем осознать, что ситуация изменилась, и как быстро мы можем увидеть, насколько хорошо можно было бы использовать это изменение ситуации, даже если это видится негативно?
Вероятность встречи старых друзей в Аду делает такую перспективу менее пугающей, чем перспектива встречи на Небесах, для которых жизнь на земле не дала надлежащей подготовки.
Это также относится к решениям, которые принимаются сейчас и будут приниматься впоследствии. Можно сожалеть о неудачном решении; как страшно это может выглядеть, если мы никогда не принимали неудачных решений или не давали неверных интерпретаций. В анализе это спасение от неудачного решения, используя такие выборы мы приучаем себя иметь с ними дело. В этой позиции вопрос лечения не встает.
Как-то было сказано, что англичане и американцы имеют много общего, все, кроме языка. То же самое можно сказать об аналитике и анализанте; очевидно, что язык является одним из существенных средств связи. Тем не менее, это вещь, которая у них порой отсутствует, потому что они говорят с разных вершин. Рассматривая вершину, обходя ее кругом, можно видеть одну и ту же вершину, но если взглянуть на нее с другой вершины, можно увидеть совершенно иную вершину. Рассмотрим пациента, который краснеет, говоря, что серьезно обеспокоен, но у которого, по мнению аналитика, серьезное беспокойство почти всегда отмечается крайней бледностью. Возможно ли, что этот пациент отказываясь краснеть, делает это путем препятствования притока крови к тому месту, которому он ни за что не может позволить покраснеть - и тогда это место занимает крайняя бледность? Я не берусь утверждать, что это на самом деле так, но я думаю, что было бы полезно дать такой "интуиции" возможность витать в воздухе, в качестве переходного состояния на пути к интерпретации. Важно привыкнуть использовать этот транзитивный метод мышления с целью выработки интерпретации, которая также сразу реагирует на изменяющуюся ситуацию; является ли она правильной или неправильной интерпретацией, но новая интерпретация должна быть сделана для того, чтобы удовлетворить эту изменившуюся ситуацию.
Предположим, пациент не хочет лежать на кушетке и пересаживается в кресло, а затем демонстрируя сильное беспокойство меняет его на стул. Это может быть реакция на ощущения, возникшие в вегетативной системе, или стимуляция ЦНС (в свою очередь порожденная отталкивающим видом стула или кресла). Этим можно объяснить сны, которые пациент может рассказывать без конца, или описание которых идет без свободных ассоциаций. Они были бы неуместны, если бы у пациента не было того, что мы обычно называем сном, а ощущением какой-то мышечной позиции, отражением его бессонной ночи.
Когда пациент видит сон, который на самом деле является очень сильным чувственным переживанием, то он придумывает сон, который по большей части является тем, что, как он думает, ждет от него аналитик. Он часто изменяет тому факту, что это был не обычный сон, отсутствием свободных ассоциаций к нему. Особенно это относится к пациенту, который боится, что у него психоз или что он сходит с ума. Он предпочитает вести себя и говорить как невротик, рассматривая такое поведение менее серьезным, чем психоз. И наоборот, пациент делает сообщения, которым он придает мало значения и которые, он надеется, аналитик будет рассматривать, как несущественные; например, пациент, который жалуется, краснеет. Некоторые пациенты неоднократно повторяют, что у них были определенные переживания, и затем указывают их причину, делая их неотъемлемой частью своих сообщений. Это постоянное повторение указывает на состояние ума, присущее человеку, который живет в каузальном мире. Но только такой мир, в котором причины являются характерной особенностью, является миром вещей — не миром людей, характеров, индивидуальностей. Пациент, который постоянно говорит нам, что он чувствует что-то "потому что…", избегает определенной взаимосвязи, которая существует между одним человеком и другим.
Нам нужно пересмотреть эти тривиальные формулировки — психотический, невротический, психосоматический, сома-психотический и так далее, и принять во внимание наш собственный опыт, что мы сами думаем об этих вещах, когда встречаемся с ними. Пациент может жаловаться на головные боли, давая им много правдоподобных объяснений, которые, пожалуй, будут правильными. Рациональные интерпретации могут быть адекватным, если они являются важными для кого-то, и что они могут обращаться к человеческому уму, потому что это кажется логичным или вписывается в ту логику, что у нас есть, также могут быть совершенно неправильными интерпретациями фактической ситуации, которая находится за пределами нашего понимания или опыта. Может быть опасной вещью попытка исказить этот опыт для того, чтобы загнать его в те рамки, что у нас есть. С другой стороны, столь же опасно для аналитика думать, что медицина, искусство, религия являются неадекватными для описания опыта или позволить нам быть сознательно осведомленными о реальных явлениях действительности. Аналитик должен использовать то, что, как мы надеемся, не является патологическим методом расщепления, так как общая ситуация, которая представляется нам находится за пределами нашей способности, так же, как мы предполагаем, что это выходит за пределы возможностей ребенка, чтобы иметь такое же представление о мире, как знаем его мы, взрослые. Вполне естественно для ребенка увидеть часть мира реальности; и какой-то особенный взгляд здесь является неправильным, более того - он неадекватен. Ограничиваясь только наблюдением за тем, что мы понимаем, мы отказываем себе в необработанном материале, который присутствует и от которого, возможно, зависят наши будущие знание и мудрость. Тот факт, что сейчас это непонятно нам, потому что наши умы непригодны или плохо оснащены, чтобы понять это, не является основанием для ограничения действительности, такой, какая на самом деле нам сейчас доступна.
Вполне возможно, что расщепление, которым мы должны заниматься как аналитики, как зрелые люди, дает возможность увидеть некоторые вещи, которые пациент, или ребенок, или подросток может видеть и наоборот; они имеют важное значение для различения. Это, можно сказать, одно из преимуществ брака; оба партнера могут объединить свои недостатки и тем самым объединить свою мудрость. В анализе мы видим общую личность, которая присутствует в текущий момент, сознательно или бессознательно, выбирает конкретный взгляд или конкретную вершину, из которой будет все обозревать. Это всегда подразумевает подавление способности видеть ту точку зрения, которую никто не хочет видеть. Психотический пациент может быть озабочены тем, чтобы подавить, быть слепым или не знать того, что здравомыслящий человек способен видеть; характер это психоз минус невроз, или психоз минус здравомыслие, или здравомыслие (рацио) минус невроз или минус психоз. Главное не в том, что пациент - это пограничный психотический, или психотический, или невротический, а в том, что он носит тотальный характер минус.., а потом мы должны сформировать свое собственное суждение, о каком минусе пациента идет речь, является ли человек, почти карикатура на надежный здравый смысл и рассудок тем человеком, которому не хватает важных компонентов, потому что он считает, что психопат - это "безумный"’ или "'невменяемый", или что кто-то будет считать его невменяемым, если ему станет известно, что у него есть такие мысли или идеи. Мы могли бы рассматривать художников, музыкантов, ученых, первооткрывателей, как тех, кто осмелился принять во внимание эти транзитивные мысли и идеи. Именно в процессе перехода, в процессе изменения от одной позиции к другой, именно тогда люди кажутся наиболее уязвимыми - как, например, в подростковом возрасте или латентном периоде. В то же время они уязвимы для тех, кто не может терпеть всю полноту человеческой личности, и, следовательно, не может терпеть кого-то, кто такой "безумный", "странный", "эксцентричный", или такой "здравомыслящий". Я помню сослуживца по армии с жалобами на "не допускающий возражений ум" другого офицера. Он сказал, "Этот человек дал мне понять, почему иногда о людях говорят "здоровее некуда"; я никогда не знавал человека, который казался бы мне таким грубым, как он, будучи таким здоровым". Сделаем должную скидку на ревность и зависть, которая обращена к тому, каким человек способен быть, и что тем не менее есть что-то, чтобы можно было сказать, отмечая враждебность и сопротивление, которое всколыхнуто существом, которое отличается от нас самих, или состоянием ума, который отличается от нашего собственного, или нашим собственным состоянием ума, которое так сильно отличается от того, о котором нам нравится думать, и которое мы всегда можем предъявить нашим товарищам.
Таким образом, мы вернулись к проблеме, как преодолеть цезуру, когда человек находится в движении от одного состояния ума к другому; как преодолеть различные препятствия в процессе психологического или духовного пути развития; следует ли рассматривать эти препятствия, как патологические, нуждающиеся в патологических терминах, чтобы описать их, или они являются на самом деле не патологическими. В психоаналитическом опыте мы имеем дело с перемещением того, что мы не знаем, в нечто такое, что нам знакомо или о чем мы можем сообщить, а также от того, что мы знаем и можем сообщить, к тому о чем мы не знаем и не осознаем, потому что оно находится в бессознательном состоянии и которое может быть даже пренатальным, или дородовым состоянием психики или психической жизни, но является частью физической жизни, в которой на определенном этапе физический импульс сразу же переводится в физическое действие. Такой транзитивный опыт переживания от пассивного к активному физическому состоянию может быть виден, даже когда мы имеем дело с рациональными и хорошо говорящими людьми. Можем ли мы обнаружить в этих выражениях остатки осознанных разумных связей с какой-то частью их личности, которая на самом деле была физической? Иногда мы называем это психосоматической медициной; в другой раз это даже не стало бы достаточно очевидным в психической жизни пациента и для нас, чтобы мы могли это обнаружить, и что это возникает в настоящем, хотя, возможно, когда-то существовало просто и примитивно в сфере физического действия. Это предполагает принятие другого мнения о препятствиях в психоаналитическом прогрессе, развитие отношений аналитика и анализанта, и принятие во внимание феномена, который представляет себя в реальной аналитической ситуации, но, как правило, не интерпретируется — и никогда не может быть истолкован даже пациентом — в терминах, которые являются общепринятыми в области артикулированной речи или сформулированой мысли. Я не говорю, что мы можем интерпретировать что-то подобное мигренозной головной боли в психологических терминах. Это одна из трудностей в области общения, которая возможна в лекции, супервизии, дискуссии между коллегами; предположение или догадка или подозрение, такие какие я делаю, когда мне дают возможность предположить, что усиление световых ощущений, которые проявляют себя в определенных видах головной боли действительно происходят из дородового уровня ума, и может показаться, предлагая простое объяснение чему-то, что является чрезвычайно сложным, тем самым препятствуя, я сам становлюсь препятствием психоаналитических исследований в ситуации, в которой оно действительно может быть проведено - в кабинете у таких пациентов, какие представляют себя для анализа. То, что я выдвигаю в качестве простого подозрения или догадки может быть облечено в теорию, и рассматриваться как нечто такое, что могло бы быть использовано для немедленного перевода в интерпретацию. Настолько, насколько это возможно, то что я говорю, становится больше мешающим, чем полезным. Аналитик, прочитавший эту статью должен быть в состоянии забыть ее, выбросить из своей головы, пока что-то сказанное анализантом не вызовет ее обратно в сознание и заставит его затем сформулировать это на языке, который он может использовать.
Имеет ли это обсуждение какое-либо практическое значение для психоаналитика? Это вопрос, который я боюсь, может быть вызван моими практическими опасениями, а не теорией, да и не только теорией психоанализа, но и много другого - финансов, политологии, математики, живописи, музыки и так далее. Единственный материал, который я должен изучить это человеческий характер, который может в свою очередь изучать меня и свободно покинуть мой кабинет, если захочет и когда захочет. Как бы то ни было — в рамках корректности и уважения к фактам — я должен найти способ вовлечь человека в разговор такого рода, который он мог бы вытерпеть, несмотря на то, что он предоставляет материал о себе для моей оценки. Художник может оценить качество холста, на котором он практикуется в своем искусстве; скульптор может различить волокна дерева или прожилки мрамора, которые он созерцает; композитор может позволить своему "внутреннему" взору предстать перед глазами, или своему "внутреннему" слуху представить звуки, из которых он будет выбирать, чтобы затем превращать их в музыку. Как психоаналитику профессионально донести свою оценку человека, который приходит к нему? В научной статье? В интерпретации? Напечатанном заключении?
Предположим, пациент начинает плакать. Аналитик осознает свою способность к состраданию и участвует с осторожностью, потому что его ответы, как зубило из закаленной стали режет по дереву, слишком легко оставляют свой узор, который не так-то легко может быть стерт или исправлен. На аналитика влияют слезы пациента, которые также могут оставить след в его самообладании, и не менее сильный, чем те болезненные раны, которые он боится нанести пациенту. Поэтому он должен быть чувствительным, и не в теории, к разнице в реальной жизни между "слезами" и "влагой" появляющейся на поверхности тела, открытой для обозрения как ему, так и пациенту.
Перефразируем для собственного удобства высказывание Фрейда: существует гораздо больше преемственности между автономно соответствующими квантами и волнами сознательной мысли и чувствами, чем впечатляющая цезура переноса и контрпереноса хочет заставить нас поверить. Так..? Исследуйте цезуру; не аналитика, не пациента; не бессознательное, не сознание; не здравомыслие; не безумие. Но цезуру, связь, синапс, перенос, контрперенос, транзитивно-интранзитивное расположение духа.
На данный момент я не могу продолжить из-за недостатка элементов, которые еще не были открыты или разработаны. Это типичное решение, которое должно быть у человека в те моменты, когда нет знаний, которые могут быть использованы.
[1] Цитата взята из книги: М.Бубер. Два образа веры. М., 1995. Переводчик В.В.Рынкевич
[2] Там же
[3] Там же
[4] Письмо от 25 мая 1916 года. Letters of Sigmund Freud. Courier Corporation, 1992, p.312
[5] Святой Хуан де ла Крус (Иоанн Креста). "Восхождение на гору Кармель". Глава 7. Книга 3 Источник: http://samlib.ru/n/nezwanow_a_s/subidajuandelacrus.shtml
[6] Письмо от 25 мая 1916 года. Letters of Sigmund Freud. Courier Corporation, 1992, p.312
[7] Цитата взята из книги: М.Бубер. Два образа веры. М., 1995. Переводчик В.В.Рынкевич
[8] Святой Хуан де ла Крус (Иоанн Креста). "Восхождение на гору Кармель". Глава 7. Книга 3 Источник: http://samlib.ru/n/nezwanow_a_s/subidajuandelacrus.shtml